предложил ему назначение в качестве собственного "военного секретаря", что является важным признаком доверия, которое Скотт испытывал к Ли. Ли отказался от этой должности, потому что "не хотел возвращаться к штабной работе", а также, возможно, потому, что считал, что продвижение по службе там будет происходить еще медленнее, чем в должности командира кавалерийского полка на Западе. В середине октября ему посчастливилось стать единственным офицером соответствующего ранга и опыта, которого поставили командовать войсками, направленными в Харперс-Ферри. Затем, к своему ужасу, он был вынужден оставаться в Арлингтоне до середины февраля 1860 года, чтобы дать показания сенату, расследовавшему инцидент в Харперс-Ферри, хотя ему не задали ни одного действительно важного вопроса.

Ему не терпелось вернуться к командованию Второй кавалерией, но вряд ли он не знал о растущих разногласиях в стране. Его многочисленные родственники в Вирджинии должны были обсуждать растущее недовольство южан аболиционистскими настроениями северян, и сослуживцы Ли вряд ли могли не поднимать эту тему в его присутствии - ведь она была почти единственной темой для разговоров в те месяцы, которые разделяли набег Джона Брауна на Харперс-Ферри и обстрел форта Самтер. Разговоры о сецессии были широко распространены, и Ли, хотя и был достаточно мудр, чтобы держать свое мнение о политике того времени при себе, прекрасно понимал, с какими трудностями столкнется он как офицер армии США, если ему придется выбирать между своей страной и своим штатом.

Он покинул Арлингтон 10 февраля и прибыл в Сан-Антонио 19 февраля, быстро проехав за день. Помимо командования своим полком, он был "назначен временным командиром департамента Техас", поскольку на данный момент являлся самым высокопоставленным офицером в штате, и с некоторым облегчением погрузился в проблемы, связанные с набегами индейцев и мексиканских бандитов.

 

Глава 6. 1861 – Гром капитанов и крики

Дуглас Саутхолл Фримен, пожалуй, главный из многочисленных биографов Ли, чья четырехтомная биография, опубликованная в 1934 и 1935 годах, на долгие годы стала золотым стандартом в этой области, идет гораздо дальше в выражении энтузиазма по поводу сецессии, чем, кажется, когда-либо делал сам Ли. Фримен пишет о Ли в начале 1860 года: "Подобно роковой жертве греческой трагедии, он оказывался под действием сил, которые не мог контролировать, сил, против которых ему было бесполезно даже бороться. . . . Развитие концепции нации затмило в их сознании старый принцип, согласно которому первым долгом человека был долг перед своим государством. С Ли такого не было. . . . Дух Вирджинии жил в его сердце каждый час его жизни. . . . Вспахав ее поля, он испытал новое чувство единства с ней. Он был офицером Соединенных Штатов, любил армию и гордился Союзом, но что-то в глубине его сердца заставляло его помнить, что он был виргинцем еще до того, как стал солдатом".

В трогательном описании Фрименом затруднительного положения Ли есть доля правды, но ее нужно воспринимать с долей соли. Мы знаем, что в конце концов Ли пришел к выводу, что в первую очередь он будет предан своей семье, соседям и родному штату - он откажется "поднять меч" против них, когда придет время делать выбор. Но, дав клятву "поддерживать и защищать Конституцию Соединенных Штатов от всех врагов внешних и внутренних" при поступлении в Вест-Пойнт, он еще не окончательно определил себя как "виргинца, прежде чем стать солдатом", и он по-прежнему осуждал отделение как "революцию".

Конечно, он испытывал сильную лояльность к Виргинии, усиленную гордостью за роль Виргинии как "колыбели революции" * и неприязнью к аболиционизму, восходящей к ужасам восстания Ната Тернера в 1831 году, которая могла только усилиться из-за его недавних проблем с рабами Кустиса и столкновения с Джоном Брауном в Харперс-Ферри. Но хотя Ли, возможно, и не хотел вступать в войну для защиты института, который ему не нравился и без которого, по его мнению, Югу было бы лучше жить, он, как и большинство южан, считал, что федеральное правительство не имеет права навязывать северянам взгляды "рабовладельческих штатов". Короче говоря, его взгляды были умеренными по южным стандартам того времени. Что касается того, что его преданность Вирджинии возрождалась благодаря вспашке ее полей, то это, хотя и трогательный оборот речи, не имеет под собой оснований. За два года, прошедшие после смерти мистера Кьюстиса, Ли приложил немало усилий, чтобы вернуть Арлингтону былую славу и сделать фермы прибыльными, и он не боялся физического труда, но плугом управляли мозолистые руки рабов Кьюстиса, а не Ли - он был фермером-джентльменом, а не рабочим на ферме.

Получив благословение отца после некоторых колебаний со стороны Ли, Руни, второй сын Ли, уволился из армии, чтобы жениться на любимой девушке, и переехал в Уайт-Хаус, плантацию на реке Памунки в округе Нью-Кент, штат Виргиния, где Джордж Вашингтон впервые ухаживал за овдовевшей Мартой Дендридж Кьюстис. Здесь тоже была ветхая усадьба и недовольные рабы. Ли, узнав о пожаре на соседней ферме, написал Руни пессимистическое предупреждение: "Добейтесь расположения своих людей, чтобы они не желали вам зла". Признаком растущего беспокойства Ли стало то, что он поспешил сделать вывод, что причиной пожара стал поджог, совершенный рабами.

Из Сан-Антонио Ли продолжал беспокоиться о состоянии имущества своего покойного тестя, но, по крайней мере, он был избавлен от ежедневной борьбы с людьми, которые там работали, и от постоянного обнаружения все новых и новых предметов в бесконечном списке того, что нужно было почистить, отремонтировать, покрасить или заменить. Никто не стал бы отрицать любовь Ли к Виргинии или то, что он считал себя и многие ветви своей семьи виргинцами, но опыт управления фермой в Виргинии не доставил ему ни удовольствия, ни удовлетворения от того, чего он смог добиться. В письме к Кэстису он подвел итог своему недовольству собственными усилиями: "Я ничего не смог сделать с территорией вокруг дома, кроме уборки на холме... . . Поэтому, боюсь, вы найдете все грубым и неприглядным, как бы мне ни хотелось привести в порядок жилище вашей матери и подготовить для вас приемлемый дом".

Старое чувство неудачи, которое преследовало его всякий раз, когда он думал о своей военной карьере, вернулось к нему сильнее, чем когда-либо. Он был пятидесятитрехлетним мужчиной, прослужившим в армии тридцать пять лет, и чувствовал, что ему почти нечего показать, а надежд на продвижение по службе было мало. Его старый друг и однокашник Альберт Сидни Джонстон был повышен до генерал-квартирмейстера, что означало звание бригадного генерала, и Ли чувствовал себя еще большим неудачником, а пребывание в Сан-Антонио не